Автор - Сергей Бирюков

http://www.trud.ru/article/22-05-2014/1313141__i_appassionata_v_podarok.html

Андраш Шифф сыграл два самых великих вариационных цикла

То, что знаменитый венгерско-британский пианист Андраш Шифф — уникальный специалист прежде всего по немецкой классической музыке, хорошо известно. Но то, что он способен вызвать своих обожаемых Баха и Бетховена на столь отчаянный поединок и, главное, с честью его выдержать, думаю, удивило даже самых искушенных знатоков его творчества. В Московской филармонии тихий и улыбчивый Андраш, по традиции приглашенный сюда своими постоянными партнерами — фондом «Музыкальный олимп», — выдал не прелюдии и фуги, даже не сонаты (хотя... обо всем своим чередом), а два самых гигантских вариационных цикла всех времен и народов: «Гольдберг-вариации» Баха и «33 вариации на тему Диабелли» Бетховена.

Сыграть «Гольбдерг-вариации» (имею в виду, конечно, сыграть достойно, во всех красках этой богатейшей вещи, а не просто поспевать пальчиками) — уже по-своему подвиг, далеко не все пианисты на него решаются, а если решаются, то этим произведением программу и ограничивают. Еще бы, целый час искристой музыкальной радости — но такой, оттенки которой еще надо донести до слушателя. Чтобы этот почти беспрерывный соль мажор, от первой ноты и до последней (только три из 30 вариаций — в соль миноре, зато какие!), не показался однообразным, чтобы слух не замылился от бесконечной череды музыкальных жемчужин, сливающихся в прекрасное ожерелье. Андрашу это блистательно удалось. Первое впечатление: это не игра, а наигрывание, словно настраивание себя и публики на лад доброй созерцательности. Тут можно усмотреть напоминание о происхождении вещи: она была написана как лекарство от бессонницы для российского посланника в Дрездене барона фон Кейзерлинга, которому ее играл придворный клавесинист Иоганн Готлиб Гольдберг. И правда, это занимательно — в вечернем покое следить за бриллиантовой россыпью виртуозных мелодических украшений, за хитрейшими полифоническими сплетениями голосов музыкальной ткани... Но даже от радости устают — в череде из 30 вариаций надо выстроить драматургию, найти опорные точки. Иногда — например, во второй из минорных вариаций — солист вдруг уплотнял звук, порой, наоборот, неожиданно растворял его там, где большинство любит нажать на громкость и бравуру (например, в 28-й и 29-й вариациях). А три или четыре раза вообще замолкал, будто размышляя — стоит ли продолжать, может, слушатель уже насытился и на сегодня хватит; говорят, барон так и слушал эти пьесы — порциями, чтобы растянуть удовольствие на несколько ночей. Но московская публика — не барон: требовательно ждет. И прозвучало все! Да не просто все, а каждый обозначенный Бахом повтор — далеко не у всех пианистов хватает на это терпения и смелости. У Андраша хватило, его «Гольдберг» журчал, блистал, вздыхал, заразительно шутил (последняя вариация на три народные немецкие песни) час 12 минут! Из которых ни секунды не было скучно.

Ну и как после такого решиться на еще один грандиозный цикл — бетховенский? Причем не какие-нибудь «15 вариаций с фугой» ми-бемоль мажор 1803 года и даже не напористые «32 вариации на оригинальную тему» 1806-го, а на «Диабелли» — одно из самых загадочных и труднопонимаемых сочинений великого глухого, когда, в 1823-м, он уже парил в горнем кругу только ему слышимых фантастических созвучий. В этих неистощимо изобретательных синкопах, диких, со школьной точки зрения¸ гармонических ходах, постоянном бросании из фортиссимо в пианиссимо, конечно, проявился бетховенский юмор — но настолько надчеловеческий, что частенько становится не смешно, а страшновато. Так и представляется, что старина Людвиг решил подшутить над нами — подкравшись незаметно из-за спины, изо всех сил гаркает что-то в ухо... И вот эта музыкальная криптограмма, эти отдаленные, словно затуманенные, но ни в коем случае не бесплотные (ведь Бетховен, а не какой-нибудь Дебюсси!) звучания, эти неожиданные пассажи — вспышки хохота, которые вполне можно принять за вспышки ярости, эти гениальные гармонические прозрения в ХХ век, рядом с которыми какой-нибудь Рихард Штраус отдыхает, — изумительно выпукло переданы Шиффом. О техническом качестве и не говорю — может, один только раз он слегка смазал нотку, да, пожалуй что, и нужно было это сделать, чтобы дать понять, какие дьявольские сложности приходится преодолевать в этой вещи исполнителю.

Ну и бис. Что можно сыграть после двух таких музыкальных вселенных? Разве что какую-нибудь пьеску «К Элизе». Шифф сел за рояль — и зал обмер от звуков «Аппассионаты». Да как играемой: в чуть замедленном темпе, но таком, что не рассыпает форму, а наоборот, подчеркивает смысл и значительность каждой фразы. После замирания коды первой части публика уже приготовилась хлопать — кто ж ждет полного исполнения такой глыбы на третьем часу программы? Но пианист, не давая передохнуть, переходит ко второй части — строго-сосредоточенным вариациям (снова вариации!) и бурному (но не хаотично-шквальному, как чаще всего это трактуют) финалу, тоже на волосок медленнее привычного. Зато как мощно возглашаются в конце фанфарные кличи левой руки — будто у рояля вдруг появились оркестровые тембры, и он может трубить валторной под победно-трагический гром литавр.
— Но там же написано — «аллегро ма нон троппо» («живо, но не слишком»), — отвечает потом в артистической усталый, но неизменно улыбающийся Шифф на мой вопрос о непривычных темпах «Аппассионаты. — «Так что это не я неправ, а те, кто слишком спешат».

Кстати, раз от разу Андраш все лучше говорит по-русски. Помню, как-то спросил его — что он любит из нашего репертуара. Пианист, понятно, ответил: «Картинки с выставки» Мусоргского. И даже сказал, что когда-нибудь, может быть, решится их сыграть на русской публике. Сейчас, правда, заметил, что вряд ли сделал бы это лучше, чем русские музыканты — «а зачем играть плохо»? Тут на него зашикала вся поздравляющая братия: как это, Шифф — и сыграет плохо?.. Может, такая «критика снизу» на Андраша подействует?